Неточные совпадения
Левин вошел в денник, оглядел Паву и поднял краснопегого теленка на его шаткие, длинные ноги. Взволнованная Пава замычала было, но успокоилась, когда Левин подвинул к ней телку, и, тяжело вздохнув, стала лизать ее шаршавым
языком. Телка, отыскивая, подталкивала носом под пах свою
мать и крутила хвостиком.
Самгин хотел согласиться с этой мыслью, но — воздержался.
Мать вызывала чувство жалости к ней, и это связывало ему
язык. Во всем, что она говорила, он слышал искусственное напряжение, неискренность, которая, должно быть, тяготила ее.
— Да, да, — согласилась
мать, кивая головой и облизывая кончиком
языка поблекшие губы, а Клим, рассматривая помолодевшее лицо Спивак, думал...
Мать преподавала в гимназии французский и немецкий
языки, а ее отдала в балетную школу, откуда она попала в руки старичка, директора какого-то департамента министерства финансов Василия Ивановича Ланена.
Когда Клим вышел в столовую, он увидал
мать, она безуспешно пыталась открыть окно, а среди комнаты стоял бедно одетый человек, в грязных и длинных, до колен, сапогах, стоял он закинув голову, открыв рот, и сыпал на
язык, высунутый, выгнутый лодочкой, белый порошок из бумажки.
Длинный, тощий, с остатками черных, с проседью, курчавых и, видимо, жестких волос на желтом черепе, в форме дыни, с бородкой клином, горбоносый, он говорил неутомимо, взмахивая густыми бровями, такие же густые усы быстро шевелились над нижней, очень толстой губой, сияли и таяли влажные, точно смазанные маслом, темные глаза. Заметив, что сын не очень легко владеет
языком Франции,
мать заботливо подсказывала сыну слова, переводила фразы и этим еще более стесняла его.
Штольц был немец только вполовину, по отцу:
мать его была русская; веру он исповедовал православную; природная речь его была русская: он учился ей у
матери и из книг, в университетской аудитории и в играх с деревенскими мальчишками, в толках с их отцами и на московских базарах. Немецкий же
язык он наследовал от отца да из книг.
— Да и юмор странный, — продолжал я, — гимназический условный
язык между товарищами… Ну кто может в такую минуту и в такой записке к несчастной
матери, — а
мать она ведь, оказывается, любила же, — написать: «прекратила мой жизненный дебют»!
В гостиницу пришли обедать Кармена, Абелло, адъютант губернатора и много других. Абелло, от имени своей
матери, изъявил сожаление, что она, по незнанию никакого другого
языка, кроме испанского, не могла принять нас как следует. Он сказал, что она ожидает нас опять, просит считать ее дом своим и т. д.
Мать ошибалась: маму свою он очень любил, а не любил только «телячьих нежностей», как выражался он на своем школьническом
языке.
— Что, моя милая, насмотрелась, какая ты у доброй-то
матери была? — говорит прежняя, настоящая Марья Алексевна. — Хорошо я колдовать умею? Аль не угадала? Что молчишь? Язык-то есть? Да я из тебя слова-то выжму: вишь ты, нейдут с языка-то! По магазинам ходила?
Можно себе представить положение моей
матери (ей было тогда семнадцать лет) среди этих полудиких людей с бородами, одетых в нагольные тулупы, говорящих на совершенно незнакомом
языке, в небольшой закоптелой избе, и все это в ноябре месяце страшной зимы 1812 года.
Мать моя была католичка. В первые годы моего детства в нашей семье польский
язык господствовал, но наряду с ним я слышал еще два: русский и малорусский. Первую молитву я знал по — польски и по — славянски, с сильными искажениями на малорусский лад. Чистый русский
язык я слышал от сестер отца, но они приезжали к нам редко.
Я думаю поэтому, что если бы кто-нибудь сумел вскрыть мою душу, то и в этот период моей жизни он бы наверное нашел, что наибольшим удельным весом обладали в ней те чувства, мысли, впечатления, какие она получала от
языка, литературы и вообще культурных влияний родины моей
матери.
«Посмотрим!..» И вдруг распрямился старик,
Глаза его гневом сверкали:
«Одно повторяет твой глупый
язык:
«Поеду!» Сказать не пора ли,
Куда и зачем? Ты подумай сперва!
Не знаешь сама, что болтаешь!
Умеет ли думать твоя голова?
Врагами ты, что ли, считаешь
И
мать, и отца? Или глупы они…
Что споришь ты с ними, как с ровней?
Поглубже ты в сердце свое загляни,
Вперед посмотри хладнокровней...
Липочка огрызается, а Аграфена Кондратьевна повторяет: «Уступи верх
матери! словечко пикнешь, так
язык ниже пяток пришью».
Еще за обедом Вася несколько раз выскакивал из-за стола и подбегал к окну.
Мать строго на него смотрела и качала головой, но у мальчика было такое взволнованное лицо, что у ней не повертывался
язык побранить непоседу. Когда смиренный Кирилл принялся обличать милостивцев, Вася воспользовался удобным моментом, подбежал к Нюрочке и шепнул...
Открыв глаза, я увидел, что
матери не было в комнате, Параши также; свечка потушена, ночник догорал, и огненный
язык потухающей светильни, кидаясь во все стороны на дне горшочка с выгоревшим салом, изредка озарял мелькающим неверным светом комнату, угрожая каждую минуту оставить меня в совершенной темноте.
У меня вертелось на уме и на
языке новое возражение в виде вопроса, но я заметил, что
мать сердится, и замолчал; мы же в это самое время приехали на ночевку в деревню Красный Яр, в двенадцати верстах от Симбирска и в десяти от переправы через Волгу.
Что же они такое пели и на каком
языке — этого опять не знали мой отец и
мать.
Ведь он опять так же взволнуется, как на Деме!» Тут я получил употребление
языка и принялся горячо уверять, что буду совершенно спокоен;
мать с большим неудовольствием сказала: «Ступай, но чтоб до заката солнца ты был здесь».
— Ах, Демид Львович… В этом-то и шик! Мясо совсем черное делается и такой букет… Точно так же с кабанами. Убьешь кабана, не тащить же его с собой: вырежешь
язык, а остальное бросишь. Зато какой
язык… Мне случалось в день убивать по дюжине кабанов. Меня даже там прозвали «грозой кабанов». Спросите у кого угодно из старых кавказцев. Раз на охоте с графом Воронцовым я одним выстрелом положил двух
матерых кабанов, которыми целую роту солдат кормили две недели.
Наблюдая, как дрожат синие
языки огня спиртовой лампы под кофейником,
мать улыбалась. Ее смущение перед дамой исчезло в глубине радости.
Мать хорошо знала доктора, он был одним из близких товарищей Николая, его звали Иван Данилович. Она подошла к Егору, — он высунул
язык встречу ей. Доктор обернулся.
Вспыхнул спор, засверкали слова, точно
языки огня в костре.
Мать не понимала, о чем кричат. Все лица загорелись румянцем возбуждения, но никто не злился, не говорил знакомых ей резких слов.
Так другие-то
матери при ней и
языка развязать не смели, а только глядят, бывало, на нее да усмехаются, потому что она тоже любила, чтоб у ней все некручинно смотрели.
Выговоривши это коснеющим
языком, он повалился на диван и заснул. Я же отправился в"Varietes"и в третий раз с возрастающим удовольствием прослушал"La femme a papa". [«Папочкина женушка»] Но как, однако ж,
заматерела Жюдик!
Аграфена Кондратьевна. Молчи, молчи, таранта Егоровна! Уступи верх
матери! Эко семя противное! Словечко пикнешь, так
язык ниже пяток пришью. Вот послал Господь утешение! Девчонка хабальная! Мальчишка ты, шельмец, и на уме-то у тебя все не женское! Готова, чай, вот на лошадь по-солдатски вскочить!
Конечно, всего скорее могла донести
матери младшая дочка, четырнадцатилетняя лупоглазая Любочка, большая егоза и ябедница, шантажистка и вымогательница. Зоркие ее глаза видели сквозь стены, а с ней, как с «маленькой», мало стеснялись. Когда старшие сестры не брали ее с собой на прогулку, когда ей необходимо было выпросить у них ленточку, она, устав клянчить, всегда прибегала к самому ядовитому приему: многозначительно кивала головой, загадочно чмокала
языком и говорила протяжно...
На другой день Сусанна сама объявила
матери, что Егор Егорыч сватается к ней и что она согласна на этот брак. Старуха услыхала это с полным спокойствием, как будто бы она заранее ожидала этого брака. Своим невыговаривающим и туго двигающимся
языком Юлия Матвеевна одного только потребовала, чтобы, прежде чем Сусанна и Егор Егорыч повенчаются, всему их семейству, не выключая и ее самое, съездить в ближайший уездный городок и испросить благословения у проживающего там юродивого Андреюшки.
Священник довольно торопливо и переболтавшимся
языком читал евангелие и произносил слова: «откуда мне сие, да приидет мати господа моего ко мне!» Увидав Марфина, он стал читать несколько медленнее, и даже дьячок, раздувавший перед тем с раскрасневшимся лицом кадило, оставил занятие и по окончании евангелия затянул вместе с священником: «Заступница усердная, мати господа вышняго…» Молебен собственно служили иконе казанской божией
матери, считавшейся в роду Рыжовых чудотворною и стоявшей в настоящем случае с почетом в углу залы на столике, покрытом белою скатертью.
Сусанна с удовольствием исполнила просьбу
матери и очень грамотным русским
языком, что в то время было довольно редко между русскими барышнями, написала Егору Егорычу, от имени, конечно, адмиральши, чтобы он завтра приехал к ним: не руководствовал ли Сусанною в ее хлопотах, чтобы Егор Егорыч стал бывать у них, кроме рассудительности и любви к своей семье, некий другой инстинкт — я не берусь решать, как, вероятно, не решила бы этого и она сама.
Она давно забыла свой
язык, но в ее памяти еще шевелились слова песни, которой
мать забавляла когда-то ее, малого ребенка.
Александра Степановна, оставшись наедине с
матерью и меньшею сестрою, сбросив с себя тяжкое принужденье, дала волю своему бешеному нраву и злому
языку.
— Нет, — сказала она, отталкивая руку запорожца, — нет!.. покойная
мать моя завещала мне возлагать всю надежду на господа, а ты — колдун;
языком твоим говорит враг божий, враг истины. Отойди, оставь меня, соблазнитель, — я не верю тебе! А если б и верила, то что мне в этой радости, за которую не могу и не должна благодарить Спасителя и
матерь его, Пресвятую Богородицу!
Злые
языки объясняли ласковость моей
матери тем, что она хотела сбыть с рук золовку.
Особенно роман «Франчичико Петрочио» и «Приключения Ильи Бенделя», как глупым содержанием, так и нелепым, безграмотным переводом на русский
язык, возбуждали сильный смех, который, будучи подстрекаемый живыми и остроумными выходками моей
матери, до того овладевал слушателями, что все буквально валялись от хохота — и чтение надолго прерывалось; но попадались иногда книги, возбуждавшие живое сочувствие, любопытство и даже слезы в своих слушателях.
Не говоря о том, что она была хорошей женой, хозяйкою и
матерью, она умела и продавать в магазине разные изделия токарного производства; понимала толк в работе настолько, что могла принимать всякие, относящиеся до токарного дела заказы, и — мало этого — на окне их магазина на большом белом листе шляпного картона было крупными четкими буквами написано на русском и немецком
языках: здесь починяют, чистят, а также и вновь обтягивают материей всякие, дождевые и летние зонтики.
На суде близость товарищей привела Каширина в себя, и он снова, на мгновение, увидел людей: сидят и судят его и что-то говорят на человеческом
языке, слушают и как будто понимают. Но уже на свидании с
матерью он, с ужасом человека, который начинает сходить с ума и понимает это, почувствовал ярко, что эта старая женщина в черном платочке — просто искусно сделанная механическая кукла, вроде тех, которые говорят: «папа», «мама», но только лучше сделанная. Старался говорить с нею, а сам, вздрагивая, думал...
Отец Бенни (известный гебраист) жил в земле чужой, и родство у Бенни по мужской линии было еврейское;
мать его была англичанка, не знавшая и даже, кажется, не изучавшая
языка той страны, где ей довелось жить; он сам родился в Польше, стране, подвластной России и ненавидящей ее, — какое, в самом деле, могло быть отечество у такого, так сказать, беспочвенного гостя земли?
— Что ни говори, а кровь много значит. Его
мать была удивительная, благороднейшая, умнейшая женщина. Было наслаждением смотреть на ее доброе, ясное, чистое лицо, как у ангела. Она прекрасно рисовала, писала стихи, говорила на пяти иностранных
языках, пела… Бедняжка, царство ей небесное, скончалась от чахотки.
Бригадирша. Да нельзя,
мать моя: вить он так божится, что мой
язык этого и выговорить не поворотится.
Здесь умирающая
мать — и на
языке, моем нет ни одного утешительного слова, — ни одного!
Мать ее была тоже женщина необыкновенная: она говорила на нескольких
языках, много знала.
Мать его, чванная, надутая особа с дворянскими претензиями, презирала его жену и жила отдельно с целою оравой собак и кошек, и он должен был выдавать ей особо по 7 рублей в месяц; и сам он был человек со вкусом, любил позавтракать в «Славянском Базаре» и пообедать в «Эрмитаже»; денег нужно было очень много, но дядя выдавал ему только по две тысячи в год, этого не хватало, и он по целым дням бегал по Москве, как говорится, высунув
язык, и искал, где бы перехватить взаймы, — и это тоже было смешно.
Я прочитала ваше письмо сама, а потом местами прочитала его моей дочери Лине и племяннице Авроре, которую
мать прислала ко мне из Курляндии для того, чтобы я прошла с нею высший курс английского
языка и вообще закончила образование, полученное ею в пансионе.
Маня Мендель приобрела манеры и внешний лоск ее
матери; ее учили
языкам, истории и еще кое-чему русские учителя, но и только.
Никто не торопился отвечать. Несколько дам оборотили взоры на некрасивую девушку, написавшую тему по приказанию своей
матери. Бедная девушка заметила это неблагосклонное внимание, и так смутилась, что слезы повисли на ее ресницах… Чарский не мог этого вынести, и обратясь к импровизатору, сказал ему на италиянском
языке...
У ней была привычка, общая многим
матерям, отдавать приказы или делать наставления своим детям при других людях на французском диалекте, хотя бы те люди и понимали по-французски. И это было тем более странно, что сама она довольно плохо знала этот
язык и произносила дурно.
Все почему-то считали его немцем, хотя по отцу он был швед, по
матери русский и ходил в православную церковь, Он знал по-русски, по-шведски и по-немецки, много читал на этих
языках, и нельзя было доставить ему большего удовольствия, как дать почитать какую-нибудь новую книжку или поговорить с ним, например, об Ибсене.